Она – самая высокая в России. Их остались единицы. По одной-две в Суздале, в Кенозере, в Малых Карелах. Но такой, высотой с шестиэтажный дом, не сыскать уже нигде.
Мельница – вершина инженерной мысли. Однако, 19 век не щадил собственных находок. И какой-то дурацкий паровой двигатель вытеснил гораздо более совершенную энергию ветра.
Точной датировки нет, известно лишь, что простояла мельница в деревне Кочемлево Кашинского уезда Тверской губернии «изрядно». И работала до последнего. Еще в шестидесятые годы ее каменные жернова мололи зерно для колхоза «Рассвет».
Хотя мельницы – сооружения чисто технические, они невероятно красивы. Очертания взметнувшейся вверх мельничной башни словно перекликаются с контурами древними храмов. Восьмигранный шатер, лестница в три марша. Гребень с флюгером, три пары крыльев.
Внутри мельница кажется еще больше чем снаружи. Подъем наверх, в поворотную башню, бесконечен. Из окошечка – вид на лесные дали.
Ее перевезли в музей деревянного зодчества под Новым Иерусалимом в 1973 году, в разобранном виде. Собирали пять лет. В марте 78го смонтировали, а через два месяц она стала разрушаться. Сначала упали крылья. Многотонные крылья тяжелы как бомбы. Упав, они разрушили крышу. Потом был пожар, и мельница сгорела на треть. После этого на нее махнули рукой. Пятнадцать лет она гнила, брошенная и забытая всеми.
В развалинах тусовалась местная молодежь, алкаши, уголовники. Охрана музея просто боялась заглядывать в этот отдаленный уголок Гефсиманского сада.
В девяностых Володя Сорокин был самым известным человеком в Новом Иерусалиме, поскольку ходил в самой драной телогрейке, работая дворником на двух участках. Надо же на что-то семью содержать. А после работы шел восстанавливать мельницу. На основании ельцинского закона «О возможности частной инициативы в восстановлении памятников архитектуры», он заключил с новоиерусалимским краеведческим музеем договор и стал хранителем мельницы.
С 94 по 99 был черный труд. Володя снимал прогнивший такелаж, менял настилы. Вся окружающая территория представляла собой большую свалку. Строительный мусор, кузова машин, брошенные еще с советских времен строительные леса. Володя своими силами разгреб эти вавилоны. Восстановил очаг, чтобы мельница просушилась изнутри.
Появилась красивая плетеная оградка, резные ворота, навесы с пеньками для чаепитий...
Мельница была еще закрыта, а благоустроенное пространство вокруг нее уже заработало. Забредавшие сюда случайные туристы дивились, радовались, рассказывали друзьям. Повалил народ. Люди стали присоединяться, помогали в восстановлении.
Володя не спрашивал людей, кто они, чем занимаются в жизни. Почти год на мельницу приезжал помогать человек, оказавшийся впоследствии крупным банкиром, председателем совета директоров. Он хранил это в тайне. Вместе со всеми ворочал гнилые бревна. Просто однажды сделал на ремонт гигантское пожертвование.
Помогали местные панки. Перестали грабить прохожих, бросив все силы молодости на благое дело.
Сначала была задумка восстановить мельницу так, чтобы она воспроизводила саму себя в рабочем состоянии. Но это оказалось невозможно! На крыльях работающей мельницы должна быть натянута парусина, а внизу постоянно должен ходить человек с лошадью, ловить ветер, и поворачивать башню в нужную сторону. Иначе ветер разорвет паруса, оторвет крылья, опрокинет башню. Но где найти лошадь, согласную на круглосуточное дежурство?
Поэтому крылья восстановили с учетом безопасности. Паруса натягивать не стали, и приковали к земле цепями. Однако, на всякий случай Володя сотоварищи починил весь внутренний механизм – валы, шестерни, жернова. В любой момент (после небольшой доводки) можно было начинать молоть зерно.
Володя говорил про себя «Я – мельник. Пусть мельница неработающая, но даже если корабль стоит на приколе, у него все равно есть капитан»
- Вот письмо от немецкого мельника, ветерана дивизии СС «Райх». По иронии судьбы воевал он здесь, под Новым Иерусалимом, где стоит теперь наша мельница. Сейчас он мирный старичок. В его хозяйстве пять мельниц, целый музейный комплекс. Но когда он был в гостях у нас, он был поражен! Размеры, масштабы, а главное, деревянные механизмы. В Европе леса мало, все что можно, там делают из других материалов. А тут такое богатство. Он сказал, что если бы наша мельница была сплошь из малахита, это удивило бы его меньше.
Последний раз я заглядывал в гости к мельнику года полтора назад, и видел все в дивном благолепии. Мельница была полностью восстановлена. Из людей помогавших в восстановлении сложился военно-исторический клуб «Штурм» – отряд петровских драгун, в основном молодежь. Кавалеристы охраняли мельницу, патрулировали Гефсиманский сад, катали посетителей и их детей на лошадях.
Жизнь кипела. При мельнице открылась мастерская резчика, по заказу проводились пикники, при поддержке местной власти прошло несколько джазовых и фольклорных фестивалей под открытым небом.
Все, что делалось Володей на мельнице, не было самодеятельностью. Все мероприятия согласовывались с музеем, все новые постройки выдерживались в историческом духе, и утверждались главным архитектором. По договору 80 процентов выручки Володя сдавал в музей, 20 оставлял себе. Но не «себе в карман», а на поддержание и развитие мельницы. Ничто не предвещало беды.
– Постепенно началось какое-то непонятное противостояние. Казалось бы, памятник восстанавливается, всем хорошо.
Но музейные работники – специфические люди. Они хранители. Они умеют хранить экспонаты – живопись, фарфор, драгоценности. У них все под стеклом. Парк, деревянные постройки они воспринимают как еще один музейный зал. Ставят таблички, указатели. Вывешивают на стены рушащихся памятников вывески: «охраняется государством».
Что такое официальная структура? Это машина. Это структура еще советская, она не предусматривает человека как такового. Не предусматривает никакой частой инициативы. Она смотрит на меня, как банк на человека, рисующего собственные деньги.
Они работают так: музей пишет заявку в министерство культуры, минкульт рассматривает заявку и выделяет деньги, музей передает деньги реставрационной организации, а организация делает. Музей принимает работу, но не ведет никакой деятельности собственно по содержанию объекта. Проходит время, памятник снова начинает разрушаться, музей пишет новую заявку, круг повторяется.. Это «священный ритуал».
Я нарушил ритуал. Мои попытки что-то реально восстанавливать воспринимались как святотатство. А когда у меня появились положительные результаты, началась и зависть.
Отношения Володи с музеем стали иррациональными. Его терпели, мельницу включали в объекты показа. Он работал как отдел музея, но как «неправильный» отдел.
Доходило до смешного. Володя проложил на мельницу хороший силовой кабель. Для освещения, отопления, и чтобы сигнализация работала. Музей решил, что это не официально, подал заявку в министерство, деньги пошли извилистыми путями, дошли в малом объеме. На них наняли электриков-забулдыг, которые отключили Володину проводку, и протянули старые трухлявые провода, одну фазу, без нуля. С тех пор свет на мельнице едва горел.
Директор музея, Наталья Абакумова, увидев, что памятник восстановлен, и что с него теперь можно снимать пенки, и ни с кем не делится, решила, что Володя больше не нужен. Но просто сказать мельнику «иди гуляй», было невозможно.
Ведь он работал по договору.
Сначала отключили свет. Петровским драгунам и их лошадкам запретили появляться в Гефсиманском саду. Потом объявили, что благоустройство, произведенное Володей во внутренних помещениях мельницы, и на прилегающей территории не исторично, и пришли его ломать. Точнее послали мужиков-охранников.
Володя пытался помешать и «случайно» получил доской по голове. С диагнозом «сотрясение мозга», он на месяц выбыл из игры. Впервые за 9 лет он оставил мельницу, и оправился в больницу. В его отсутствие началось самое интересное.
Мастерская резчика и комната мельника были разгромлены. Вырытый Володей пожарный водоем, засыпали, вместо него повесили ржавый огнетушитель. Разломали крышу, пол, ограду. Словно хотели уничтожить все следы Володиной деятельности. От этих «преобразований» треснул фундамент, рухнула опорная балка.
– У меня на мельнице жили коты и собака. Собака для охраны. А коты мельнику вообще по штату полагаются. Знаменитые котики. Они и в кино снимались. А студенты-биологи, мои частые гости, даже написали научную работу «Влияние популяция котов новоиерусалимской мельницы на психологию посетителей». Я не шучу.
Коты исчезли. Охранники пытались увезти собаку, но она сопротивлялась, так как на мельнице жил ее щенок, стала кусаться. Убили обоих, и собаку и щенка. А ведь мы с этой собакой семь жуликов в милицию сдали! Воров, которые хотели кабель силовой смотать. Да, наградили за верную службу…
Пока Володя лежал в больнице, до него доходили слухи, что на мельнице происходит что-то не то. Выписавшись, он пошел на мельницу, захватив с собой местного журналиста. Администрация музея вызвала «группу захвата», вооруженное подразделение вневедомственной охраны. С криками «Сейчас ты получишь за все!» охранники ринулись на «супостатов». Журналист едва успел выхватить свое удостоверение...
Сейчас Володя подал на музей в суд. Программа минимум – получить компенсацию за разрушенные постройки. Программа максимум – отсудить мельницу себе в частное пользование.
Процесс предстоит не простой. Музейные работники обвиняют Володю, что он неизвестно кто, что он все эти годы не работал, а просто сидел отдыхал.
Расписки, билеты, акты о приеме построек похищены во время погрома. Теперь Володя приглашает известных людей округи, и они свидетельствуют в его пользу.
– К счастью, сейчас юридическое колесо в государстве повернулось в сторону частной инициативы. Скорее всего, я выиграю суд. Возможно, судебный процесс будет и не один. Сначала я отсужу средства за свои сломанные постройки, а потом добьюсь передачи этого памятника в мое частное хранение.
Жаль бесследного уничтожения девятилетней работы. Я отдал мельнице всю жизнь. Важна не столько эта конкретная мельница, сколько идея создания вот таких эксклюзивных туристических комплексов на небольших объектах.
Конечно, можно повесить доску «памятник архитектуры», вложить туда большие деньги, но деревянные шедевры, недоступные для туристов, и не интересные для жителей этих районов, будут стремительно разрушаться – климат, «подрастающее поколение».
У музея же нет ни сил, ни желания содержать этот объект.
Сейчас Володя не может попасть на мельницу самостоятельно, только с судебным приставом или с комиссией ВООПИК (Всероссийское Общество Охраны Памятников Истории и Культуры).
Поэтому на мельницу я пошел один. Шел, и трепетал, вот сейчас из-за деревьев выскочит охрана…
Володя был душой мельницы. Без него мельница приходит в упадок, разрушается. Я брел по глубоким сугробам в грустных раздумьях. Мельница стояла среди снегов, одинокая. Подумалось, что скоро снег сойдет, и мальчишки подожгут траву. И некому будет направить на огонь ржавый огнетушитель.
Музей, забрав себе объект, который не может содержать, очень рад. Пишутся заявки на финансирование, выдвигаются предложения на гранты. Развернута «бурная деятельность».
Сейчас Госсовет России принял постановление о развитии закона 1994 года
«О возможности передачи памятников архитектуры в частные руки». Это произошло после того, как ВООПИК представил статистику: только за этот год от пожаров и других причин, погибло 6 памятников деревянного зодчества, находившихся в ведении Министерства культуры.
Захар Мухин
