Августовский закат пламенел над Волгой. Теплый ветерок приносил терпкие запахи трав с прибрежных лугов, шаловливо морщинил шелковую гладь воды. Небольшой струг неторопливо спускался вниз по течению. Никто не подгонял гребцов, и они, еле шевеля веслами, только сохраняли направление движения. На корме, под навесом из простых тканей, располагался полулежа рослый изможденный старик с большой седой бородой, одетый в дорожную таусинную рясу. Жизнь оставляла его. В полную силу светились только оставшиеся острыми невыцветшие голубые глаза. Временами старик устремлял взгляд на проплывавшие мимо берега, будто искал там для себя что-то весьма необходимо…

Шел второй день Успенского поста, было 15 августа 1681 года. По воде возвращался с Белого озера из ссылки бывший Патриарх Московский и всея Руси святейший Никон. Старик понимал, что земная жизнь его подходит к концу. Он не боялся смерти. Сколько раз за свои 75 лет он готов был оставить этот мир. Но Бог миловал. Обстоятельства менялись, жизнь продолжалась. Теперь, наверное, все. Если Бог даст, он увидит еще любимое детище – Новый Иерусалим. А если – не суждено, то теперь уж бренное тело обязательно положат, как он завещал много лет назад в Воскресенском храме, в приделе Усекновения Честной Главы Иона Предтечи. Судя по последнему письму юного государя, Федор Алексеевич, ниспошли Господь ему здоровья и сил, выполнит эту его последнюю волю.

И ведь – вот, что ни думай, как ни рассуждай, а мысли сами тянут его туда, к главному строению его жизни…

Воскресенский собор – Новый Иерусалим… Да, сейчас он не завершен. Это так. Но не завершен сегодня – достроят завтра. Не завтра, так – через год. Не через год, так – через три. Разве эта суета имеет значение? Богу было угодно, чтобы он, Никон в 1656 году основал прекраснейший храм. И он содеял… Храм – не достроен. Но он уверен – пройдут века, а золотые купола его собора будут сиять на солнце во славу Христа, во славу любви человеческой…

Вот только сам-то он немощен стал и слаб телом. Заела старость. А то – было время наивысшего подъема его созидательной деятельности. Вся Русь слушала его заветы.

В те годы Патриаршему престолу от царя Алексея Михайловича были пожалованы многие земельные угодья, леса, промыслы. Чуть не вдвое увеличилось число принадлежавших церкви крестьян. Никон считал, что его власть должна основываться на прочном экономическом фундаменте. Основу Патриаршего могущества он видел в монастырях и по мере возможностей всесторонне укреплял и развивал монастырское хозяйство. При нем были возведены Иверский и Крестный монастыри, начала свой рост самая крупная жемчужина Руси – Воскресенский монастырь, Новый Иерусалим…

Начал он с Иверской обители. Издавна приметил на московской дороге, вблизи от Валдайского озера, малообжитое и не очень известное, но величавое по виду место. Приняв Патриарший престол, стал он просить государя о Валдайском озере и селе, чтобы устроить на острове новый монастырь. Царь немедленно все это пожаловал…

С малолетства приучил себя Никон к добросовестности. Что ни делал – все с любовью. Никогда не работал в полсилы, как-нибудь. А потом пришел размах. Соборный храм Иверского монастыря он задумал обширнее и выше кремлевского Успенского собора. Чтобы ускорить строительство, он сам нанял и отправил на Валдай более трехсот умелых каменщиков. Иверская обитель должна была стать важнейшим центром российского православия.

И Никон повелел митрополиту Новгородскому Макарию перенести в новый храм мощи святого Иакова Боровицкого. Затем он самолично поместил в новый монастырь части мощей наиболее почитаемых московских святителей и чудотворцев – митрополитов Петра, Алексия, Ионы, Филиппа.

Помогая развитию нового монастыря, он прикупил для него в разных уездах множество деревень с крестьянами. Сознавая свою ответственность перед Богом за новые поместия, он везде как рачительный хозяин не ограничивался увеличением собственности. Повсеместно он налаживал вокруг сельское хозяйство, промыслы, торговлю. За считанные годы его Патриаршества Иверский монастырь вырос, окреп, превратился в одну из достойнейших обителей православной Руси…

Господи! Он не остановился на Иверской обители. Иверский монастырь стал лишь пробным шагом. Убедившись в успешном развитии нового образования, он задумал возвести в России монастырь, который мог бы стать мировым центром православия…

Среди покупок для Иверской обители было село Воскресенское, на берегу реки Истры, притока Москвы-реки. Очень красивы были вокруг лесистые холмы и быстрая река, узористо петлявшая между ними… Он приобрел село у стольника Романа Бобарыкина за две тысячи рублей. Вот и нашлось подходящее место для великого храма. Не в Москве… Зачем в Москве?.. Москва – рядом. Рядом, но не в столице…

И вскоре плотники уже стучали топорами в окрестных лесах. В середине обширной территории, на холме, получившем название Сион, был заложен мужской монастырь. Места вокруг тоже получили палестинские наименования…

Так под Москвой, еще до возведения Воскресенского храма он завязал новый церковный узел с топографической номенклатурой, знакомой каждому русскому человеку по евангельским текстам.

В соответствии с наметившимися замыслами он послал келаря Троице - Сергиева монастыря старца Арсения Суханова, искушенного в греческом и восточных языках, в Палестину, в «старый» Иерусалим – сделать обмер тамошней великой церкви Гроба Господня на Голгофе.

Ездил Суханов в святые места, тщательно изучал все, обмеривал церковные пространства. Долго раздумывал Никон над привезенными документами, прикидывал российские возможности, размышлял о будущем. И повелел он возвести в Воскресенском монастыре храм подобный иерусалимскому. Со своими дополнениями.

Для осуществления задуманного при начале строительства была произведена перепланировка местности: подсыпан и укреплен сам монастырский холм, очищен от леса берег Истры. В короткий срок на холме построили деревянную церковь. Центральную часть оставили свободной – там будут чертоги каменного Воскресенского собора.

На освящение церкви Никон пригласил царя. Алексею Михайловичу место очень понравилось. На соседнем холме, Елеоне, как раз перед будущими Святыми воротами монастыря, долго стояли они, царь и Патриарх, любуясь открывающимися видами.

- Какое прекрасное место! – восторгался Алексей Михайлович. – Как Иерусалим…

С обратной дороги, возвращаясь в Москву, написал он Никону, что сам Бог благоволил предназначить здесь создание монастыря… Совпали их желания…

С те пор и именуется монастырь Воскресенским Новым Иерусалимом. Все – так… А место, откуда они с Алексеем Михайловичем оглядывали окрестности местной обители, повелел увековечить постройкой часовни…

Возведение Воскресенского собора началось в апреле 1658 года и продолжалось без перерыва до конца 1666-го. По замыслу Никона, как Россия являлась надеждой мира, так Новый Иерусалим должен стать духовным оплотом мирового православия. Православные выходцы из разных стран должны были найти здесь, под сенью Воскресенского монастыря, свое утешение и покаяние.

Строительство храма тесно переплеталось с его судьбой. Новый монастырь, как и Иверский, являлся владением Патриарха. Для укрепления экономической мощи будущего бастиона православия он, пока находился у власти, приписал к Воскресенскому монастырю еще 14 монастырей и пустыней разных епархий вместе с их землями, угодиями, крестьянами и капиталами. В Москве он пожертвовал Воскресенскому монастырю бесприходную церковь Вознесения «в Панех» с принадлежавшими ей землей и лавками, которые стали обеспечивать московское подворье строящейся обители. Не жалея денег, он покупал близлежащие земли с крестьянами, округляя владение нового удела.

Умело подключал он к своим планам намерения самодержавца. Приписывая порой царю свои удачные мысли, он старался польстить самолюбию государя. «Особенная дружба» царя и Патриарха продолжалась почти все 50-е годы. Без его совета в те времена царь не предпринимал ни одного важного государственного шага. Богдан Хмельницкий был более всех благодарен именно Патриарху за воодушевление россиян на помощь Украине…

Провожая на войну воевод, Патриарх чествовал их торжественным молебном в Успенском соборе, а затем – благословлял проходящие под стенами Кремля войска на подвиг. В войне с Литвой и Польшей Алексей Михайлович по Патриаршему совету сам возглавлял российскую армию, которая во многом благодаря этому успешно воевала. Он считал тогда обеспечение военных действий столь же своим, сколь и царским делом. Из церковных средств он жертвовал немалые суммы на армию, с монастырей и архиереев собирал на войско хлеб и подводы. Он участвовал в производстве пищалей, боевых топоров и бердышей; снаряжал воинов, отправляя их на театры военных действий.

В месяцы, когда Алексей Михайлович отлучался из Москвы в сражавшуюся армию, он заменял его на посту главы государства. Причем действовал не формально: требовал к докладу бояр и приказных дьяков, лично вникал в делопроизводство центральных учреждений, посылал в них свои указы, вершил суд и расправу.

В отсутствие государя он был и главным хранителем царской семьи. Он дважды спасал детей царя, царицу, всех близких во время эпидемий чумы, охвативших Москву и многие другие города страны. По его приказу прокладывались новые дороги – в объезд зараженной местности, - устраивались карантины, организовывалась дезинфекция – словом делалось все, чтобы остановить болезнь…

Царь Алексей Михайлович, одержав предсказанные Никоном победы над польско-литовским войском, захватив несколько городов, несказанно радовался нечаянному спасению семьи от мора, уничтожившего почти все население Москвы. Царь слезно благодарил Бога и воздавал великой любовью Патриарху. Это было время, когда самодержец склонен был видеть в Патриархе как бы свое второе «я», второго великого государя. И он, Никон, доверчиво соглашался с этим, принимал за естественное. В предисловии к «Служебнику» в 1655 году он прямо так и написал, что Бог даровал России два великих дара – царя и Патриарха, которыми крепки церковь и государство. Он откровенно верил в возможность единения обеих сил на благо православной России. Ему очень хотелось, чтобы их союз с Алексеем Михайловичем был продолжительным, оставаясь нерушимым. А дьявольские наветы на патриарха алчных и завистливых бояр мог ли бы разбиваться о подкрепляемую Богом крепость их дружеских уз.

В том же «предисловии» тогда Никон писал:

«…Следует всем православным народам восхвалить и прославить Бога, яко избрал в начальство и помощь людям сию премудрую двоицу: великого государя царя Алексея Михайловича и великого государя святейшего Никона Патриарха, которые праведно преданные им грады украшают и суд праведный творят, всем сущим под ними также творить повелевая…»

Давно, очень давно были все эти «повелении». Уже через три года не выдержал царь: поддался клевете наушников. Да и сам Никон оскорбился напрасно. Надо было терпеть, не оставлять Патриаршей кафедры…

Господь не зря готовил его к великому святейшему месту. а он разгневался и - ушел…А какой путь пройден!..

Который раз возвращается Никон к истокам, к началу, перебирая в памяти все просторные дороги и закоулки жизненного пути.

Он родился в семье мордовских крестьян-простолюдинов. В те времена, да и нынче, достижение высокого положения в обществе для простого человека – совершенная редкость. Родословная и богатство ценятся выше личных достоинств. Одна только церковь, служащая всем людским сословиям, может посодействовать быстрому успеху простолюдина. Но разве мог он тогда даже подумать об этом?!

Родился он в мае 1605 года в селе Вельдеманово, недалеко от Нижнего Новгорода. Отец – по имени Мина, мать – Мариама.

При крещении мальчик наречен Никитой, в честь преподобного Никиты – Переяславского чудотворца. Мариама вскоре после рождения Никиты умерла. Остался он сиротинкой. Мина женился на другой. Новая жена ввела в дом Мины детей от первого мужа.

Давно уж простил Никита свою мачеху, но злоба ее не может забыться. Стараясь кормить своих детей хорошо, она держала пасынка, как принято говорить, на черством хлебе. Мачеха беспрестанно бранила Никиту, нередко била до крови. А однажды, когда он, сильно голодный, прокрадывался в погреб за пищей, она, поймавши его, так ударила в спину, что он упал в погреб и чуть не умер. Мина защищал сына, бранился с женой. А когда слова не помогали, то и колотил ее. Но это не улучшало жизнь Никиты. Мачеха вымещала мужнины побои на пасынке.

А однажды случилось уж совсем страшное. Как-то зимой плохо одетый Никита залез погреться в открытую печь. И там уснул. Мачеха осторожно заложила Никиту дровами и – затопила. Мальчик стал отчаянно кричать. Прибежала бабка (по отцу), вытащила дрова из печи и спасла Никиту… Всех козней мачехи не припомнишь. Но может статься, что именно ей обязан он своей непроходящей любовью к людям. Господь определил: зло не всегда порождает зло, иногда в его горниле выковывается стремление к добру, любовь всесокрушающая…

Когда он немного подрос, Мина отдал учиться грамоте. Книги сразу увлекли Никиту. А выучившись читать, он потянулся к Божественному Писанию. Отвечать на его любознательные вопросы взялся местный священник. Никита с удовольствием помогал ему в церковной службе. Он во всем проявлял старание, быстро запоминал молитвы, везде обнаруживал большие способности. Помогая отцу по хозяйству, он часто задумывался о богоугодной жизни. К тому времени священник научил его, как служить обедню, вечерню, заутреню. Но Никите всего этого казалось мало, его тянуло к богословской литературе. Возникло желание побывать в монастыре. Священник рассказал ему о святом Макарии, который основал свой монастырь на берегу реки Унжи, где обитали Татры, черемисы, мордва. Выпросив у отца немного денег, Никита отправился в монастырь святого Макария Желтоводского. Шел ему тогда двадцатый год. Был он высок ростом, статен, широк в плечах. В монастыре на рослого парня обратили внимание. Но игумена удивила обширность его знаний. Отмечен был природный ум, красноречие в разговоре. Никиту приняли, назначили клиросное послушание. После тягот, пережитых дома, строгая монастырская жизнь не казалась ему трудной. Отдалившись от мирских дел, Никита увлекся изучением богослужебных книг, читал писания святых отцов, совершенствовал знания греческого языка.

К тому времени относится одно событие, запомнившееся ему на всю жизнь. Однажды ходил он с другими монастырскими послушниками гулять. Компания забрела к одному татарину, слывшему в округе умением предсказывать будущее. Взглянув на Никиту, татарин спросил: «Какого ты роду?» - «Я – простолюдин», - ответил Никита. – «Ты будешь великим государем над царством российским!» - заявил предсказатель…

Не долго пробыл Никита в монастыре святого Макария. Пришло известие, что бабушка лежит при смерти. Отец звал домой. Никита послушался. Вскоре, действительно, бабушка умерла. Потом умер и отец. Остался Никита главным хозяином в крестьянском доме. По подсказке родственников он женился. Но ни крестьянские дела, ни женитьба не могли пресечь духовных устремлений Никиты. Будучи грамотным, начитанным. Знакомым с богослужением, он легко нашел себе место псаломщика в одном из храмов близ родного селения. Его знания, живая заинтересованность в церковных делах не остались не замеченными духовными лицами: он был посвящен в тамошние священники. Уже тогда стали проявляться его наклонности к подвижничеству. В своем храме он не только навел образцовый порядок в благолепии церковного служения, но и устранил «многогласие». Это – когда при службе разрешалось священнику читать одно, дьяку – другое, клиру – третье, а богомольцам – твердить на разные лады, - кому «Отче наш…», кому «Богородицу». У отца Никиты была согласованность в церковном служении и пении…

Незаурядного священника заметили московские купцы, приезжавшие на Макарьевскую ярмарку. Стали сманивать в столицу. Москва открывала перед Никитой возможности в углублении и совершенствовании духовных знаний и опыта. Вместе с семьей он переселился в столицу. Но огромный город оказался не только общественным центром православной культуры; он показал Никите и изнанку жизни, обнаружив с особой отчетливостью многие человеческие слабости, соблазны и пороки. Чтобы противостоять, нужна была особая закалка…

Семь лет прожил Никита в Москве. За это время в его семье родилось трое детей. Но все они умерли в младенческом возрасте. Это обстоятельство потрясло впечатлительного Никиту. Семейная жизнь теряла всякий смысл. Видно было, что отнятием детей Господь указывает на необходимость отказа от супружества. Вот нарушил он сердечный обет, данный в Макарьевском монастыре, когда всерьез собирался стать монахом. Наступало время исправить жизненный путь. Только, конечно, не в суетной Москве. Нужна постоянная суровая природная требовательность, нужно одиночество, чтобы не торопясь обдумать все как следует… Он решает идти на край света, на Белое море. Там, на чистом севере все само собой станет на свои действительные места…

Убедив жену посвятить оставшуюся жизнь Богу, он помогает ей стать монахиней московского Алексеевского девичьего монастыря, дает за нее необходимый денежный вклад, оставляет деньги на содержание. А сам отправляется в дальний путь… Очутившись в Соловецком монастыре, Никита выбирает самый пустынный, самый труднодоступный остров – Анзер, где в скиту обитает братия, двенадцать человек.

В Анзерском скиту от начального старца преподобного Елеазара он принимает монашеский постриг, получив имя Никона… Никону – за тридцать. Наконец он достиг того, к чему с детства стремилась душа. Отсюда он начинает все снова. Он хотел настоящей суровой праведной жизни. Вот она: скудная растительность, очень короткое лето, лютые холода зимой, полярная ночь, безбрежное море, ветры и волны…

Правила монашеского бытия очень строги. Братия живет в отдельных кельях, разбросанных по острову на расстоянии трех верст друг от друга. В каждой келье – только один монах. Целую неделю они молятся в одиночестве, каждый у себя. Вечером в субботу все собираются в церкви, служат вечерню, повечерие, потом, не расходясь, поют утреню со всеми 20-ю кафизмами Псалтыря. После десятой кафизмы читают воскресное Евангелие с толкованием. Так проходит вся ночь – в бдении, пении, чтениях.

С наступлением утра братия совершает Божественную литургию. Потом они прощаются, давая друг другу братское целование, и расходятся по своим кельям в полное одиночество на всю предстоящую седмицу…

Царь ежегодно выделял на Анзерский скит «руги» - жалование хлебом и деньгами – по три четверти хлеба на брата. Окрестные рыбаки снабжали братию рыбой в виде подаяния. В пищу шли и те немногие овощи и ягоды, что успевали вырасти на острове летом.

С благословения Елеазара иеромонах Никон, чтобы сокрушить гордыню, предался особым подвигам поста, молитвы и воздержания.

Помимо положенных молитвословий вечерни, утрени, кафизм, по тысячи земных поклонов с молитвой Иисусовой. Притом он нес иерейское послушание в церкви скита…

Так в трудах и подвигах, в молчании и молитвенном общении с Богом прошли три года. Тогда и надумал старец Елеазар отправиться в Москву, собирать милостыню на возведение каменной церкви на острове. С собой взял Никона, хорошо знавшего столицу. В Москве анзерские монахи обращались к благоверным боярам и другим благородным людям, били челом самому государю Михаилу Федоровичу. Они набрали 500 рублей – сумму, достаточную для проведения работ. Но деньги нарушили доброе согласие, существовавшее между начальным старцем и Никоном. И, казалось бы, распря началась по делу совершенно несущественному. Елеазар положил собранные деньги в ризницу Анзерской церкви. Там они долго лежали. Братия знала о них. И Никон из благих побуждений – боялся, что лихие люди, прознав о собранной милостыне, нападут на остров и перебьют братию, - стал советовать поскорее начинать строительство или отдать деньги на сохранение за надежные стены Соловецкого монастыря. Елеазару совет не понравился. Он разгневался. Никон скорбел, горевал, старался достичь примирения, но не смог. Старец день ото дня серчал все больше. Дошло до того, что он не мог спокойно смотреть на Никона…

А.П. Богданов В.Н. Жуков